ГОРЬКАЯ ПРАВДА О ЗИМНЕЙ ВОЙНЕ В ВОСПОМИНАНИЯХ ОЧЕВИДЕВ
В материале «ЗАБЫТЫЕ ИМЕНА» мы кратко опубликовали все, что нам дополнительно стало известно о некоторых погибших и восстановили имена выживших воинов 8 стрелковой дивизии. Некоторые их поступки и высказывания носят негативный характер. Есть ли этому оправдание? Мы не будем давать этому свою оценку.
Здесь мы собрали воспоминания всего 4 участников Зимний войны из разных воинских подразделений, описывающих не столько ход военных операций, сколько чисто бытовые моменты и жестокость этой войны. Эти воспоминания показывают изнанку войны и проливают свет на причины, по которым бойцы и командиры 8 стрелковой дивизии нарушали устав или позволяли себе непатриотичные высказывания. Зрячий – увидит, думающий – сделает выводы. Свои выводы…
В ходе этой войны обе стороны понесли тяжелые потери и в людях, и в боевой технике. Данные о них по сей день весьма противоречивы. По одним сведениям, Красная Армия потеряла убитыми 53 522 человека, без вести пропали 5469 человек. По другим - общие наши потери (убитыми, ранеными, обмороженными и пропавшими без вести) составили до полумиллиона человек. Финские войска вели оборонительные бои и потеряли убитыми 19 576 человек (официально), пропавшими без вести - 4101, ранеными - 43 557. Число финских военнопленных исчислялось лишь десятками человек. Так, например, войска советской 13-й армии за всю войну пленили 18 финских унтер-офицеров и 51 солдата - после перемирия всех их вернули на родину. Линия Маннергейма была полностью сокрушена, что в условиях лютой зимы являлось неповторимым достижением советских войск.
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ УЧАСТНИКА ФИНСКОЙ ВОЙНЫ ФЕДОРА ДОВГОТЬКО.
«Наш полк перебросили на финский фронт в середине декабря…Из первого же боя не вернулась почти половина солдат нашей роты. Командир приказал только наступать, а тех кто пытался «отлежаться», он пригрозил расстрелять как предателей. Вскоре остатки нашей роты свели с остатками другой: так мало осталось людей.
Зимней одежды не было ни у кого, не у всех имелись хотя бы рукавицы. Иногда после ночи пальцы примерзали к винтовке так, что приходилось их отдирать, оставляя на металле свою кожу. Мы снимали перчатки и шинели с убитых. Шинели резали на портянки. Некоторые из солдат были обуты в обмотки и наматывали самодельные портянки просто поверх них. Полевых кухонь не было, питались сухими пайками и салом. Но сало замерзало, и мы хранили его за пазухой, чтобы оно было мягким и жевалось. Когда успевали, то после атаки доставали сало из-под гимнастерок убитых. Так же иногда «отбирали» у убитых финнов патроны, которые нам не успевали подвозить к началу атак.
Позже поступил приказ: чтобы быстрее миновать зону обстрела финских пулеметов, в атаку все должны идти без шинелей. Комиссар сам снимал их с солдат - и это несмотря на двадцатиградусный мороз. Многие обморозились - и приказ отменили. Правда, мы замерзали и в шинелях, ведь ночевать приходилось прямо на позициях или же в отбитых у финнов траншеях. Ночью, когда солдаты спали, финны подползали к траншеям и забрасывали их гранатами. Траншеи у них были глубокие и прочные - из бетона. Бетон покрывался льдом, поэтому сходу выбраться из них было практически невозможно, и люди гибли. В одну из таких траншей финны как-то ночью пустили воду…
Нас поддерживали танки. По ночам танкисты спали в своих машинах, для обогрева включая на малые обороты мотор. Финны забрасывали в люки или в моторный отсек гранаты. После очередной атаки из всех танков уцелел только один. Но до утра танкисты не дожили: угорели от выхлопов.
Я был ранен в ногу, и всех нас раненых везли в эшелоне. Кто-то из солдат заметил: нам повезло. И рассказал, что когда из его полка машинами вывозили раненых, колонна застряла в снегу, на нее напали финны, всех сопровождавших уничтожили, а раненых оставили на произвол судьбы, и они просто замерзли.
Как рассказал мне позже один генерал-танкист, на финском фронте наши войска сосредоточили около 1600 танков против 60 финских! Но советские танки не были приспособлены к ведению войны в условиях 40-градусных морозов: выходили из строя перископы, глохли двигатели, гусеницы танков буксовали на льду. Танкисты навинчивали на траки болты, которые служили шипами. Но главной проблемой стала необученность экипажей ни тактике боя, ни управлению машиной. Устав бронетанковых войск РККА предусматривал только один вид боя - наступление. Вот и шли наши «бетэшки» (БТ-5) в лобовую атаку под огонь финской артиллерии, укрытой в бетонированных дотах, застревая в снегу. Подбитую технику, в основном попросту бросали. А позже из почти 300 захваченных советских танков финны сформировали свои полноценные бронетанковые войска! Всего же в результате финской войны Советский Союз безвозвратно потерял более пятисот боевых машин - примерно столько же Германия потеряла за два года боевых действий в Европе до нападения на СССР».
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ БЫВШЕГО МОРЯКА ГРАЖДАНСКОГО ФЛОТА НА БАЛТИКЕ СЕРГЕЯ ВАСИЛЬЕВИЧА КУДРЯВЦЕВА.
«Весной 1940 года я, тогда еще молодой матрос портофлота, работал в Ленинграде на буксире «Ижорец-12». В начале апреля мы совершили переход в финский порт Котка, расположенный близ Хельсинки. Здесь мы пополнили запас угля и взяли на буксир две металлические несамоходные баржи с освобожденными по условиям мира советскими пленными. Почти все они имели тяжелые увечья и ранения. Вечером наш караван покинул финский порт и медленно двинулся в открытое море. А на рассвете нам передали шифрованную радиограмму. Прочитал ее, расшифровал и передал капитану приказание прикомандированный на время перехода работник «органов» - мы отдали буксир, поставили обе баржи на якорь, а сами ушли в сторону Ленинграда. На оставленных баржах маячили часовые, и вскоре оба судна растаяли в предрассветной мгле. Часа через 2--3 из дымки внезапно вынырнул и встречным курсом промчался мимо нас советский эскадренный миноносец. Мы не придали этому значения и продолжали свой путь. Спустя еще какое-то время за кормой, в стороне оставленных нами барж, раздались громовые раскаты - и горизонт озарился несколькими огненными вспышками. Затем наступила тишина…
Мы беспомощно переглянулись. Капитан побледнел, ушел в свою каюту и не выходил оттуда до самого Ленинграда. Судьба распорядилась так, что сразу по приходу в порт меня и еще нескольких моряков с других буксирное послали в командировку на завод. Вернулись мы лишь спустя полгода. Но я больше никогда не увидел ни единого члена прежнего экипажа буксира. Как я уцелел - удивляюсь до сих пор. Наверное, наши «компетентные органы» обо мне просто не знали. А командира того миноносца в очень скором времени репрессировали…
Не могу и не хочу утверждать что-то наверняка, но лично у меня сложилось впечатление, что эсминец, выполняя чей-то преступный приказ, попросту утопил баржи с военнопленными. Скорее всего, наши военные моряки даже не подозревали, кого они топят… Кому-то «наверху», вероятно, показалось, что проще уничтожить военнопленных, чем возвращать их на Родину, где они могли бы поведать неприкрытую правду об ужасах финской войны и продемонстрировать обрубки своих обмороженных рук и ног».
Сергей Васильевич помолчал минуту и добавил: «- Кстати, во время Великой Отечественной войны наш буксир был переоборудован в тральщик и получил номер «41». 13 августа 1941 года он был потоплен в дозоре немецкими торпедными катерами около острова Кери, а двадцать три члена его экипажа попали в плен и никогда больше не увидели Родины. А миноносец-убийца подорвался на мине в первые же дни войны».
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ЛЕЙТЕНАНТА КРУТСКОГО ДМИТРИЯ АНДРЕЕВИЧА КОМАНДИРА ЛЫЖНОГО РАЗВЕДОТРЯДА 54 СТРЕЛКОВОЙ ДИВИЗИИ
«Полезли в погреб. Там мясо, настойки, овощи. Вообще, в любом финском доме погреба были полные, но все запрещалось брать. Я мог бы картошки принести, но и это запрещалось. А у самих питание - какое было - в сутки получали сухарь на четверых, да кусок конины. Мы в бане не мылись четыре месяца! На фронте нашего окружения не было воды. Был только один ручеек на нейтралке, куда ночью ходили брать воду и мы, и финны. Но когда политорганы прознали про это, то стали лупить друг друга. Кипятили снег, но, видимо, получалась пресная вода, и начались поносы, боли в животе. Вшей было много. Одежду трясли над раскаленными печками. Потом нам сбросили белье, пропитанное мылом "К". Кое-как помылись, надели белье - все тело горит. Потом это белье перестирывали и уже тогда носили».
«Я думаю, за Финскую я находил не меньше 300 км. … Но сравним, к примеру, наши лыжи и финские. Наши лыжи не имели пексов - пришитых носов, а привязывались веревками за ногу. Чтобы сойти с лыж, надо развязать, встать - завязать. Очень хлопотно. Когда нам сбросили валенки, мы сами нашили на них шары и уже ставили ногу прямо под дужку.»
«Форма одежды была - шинель, буденовка и сапоги. Сколько же груза было! Ранец, планшет, револьвер, винтовка, противогаз. Зачем все это нужно было? Морозы были страшные! Жгли костры и они, и мы в открытую - замерзали. Маскхалаты и валенки у нас появились, когда дивизия уже была в окружении в районе Кухмониеми. Сбрасывала авиация и теплое обмундирование, - черные полушубки для командного состава. А как в атаку в таком полушубке по снегу идти? Тем более, когда комбат впереди, в 25 метрах командир роты, за ним командиры взводов, а дальше - цепь. Конечно, финны били по офицерам!».
«Пошли как-то в разведку… Смотрю - магазин от "Суоми". Автомата не было.. Автомат мы захватили, когда брали Хилики третьи. Но был строжайший приказ - не брать ничего у убитых. Все сдавалось! Вот когда встали в оборону, тогда мы их стали применять. Я сам из "Суоми" стрелял. Автомат хороший, но очень тяжелый…»
«– Вообще ничего иностранного нельзя было брать?
Да. Я сбил капитана под проволочным заграждением. Мы сходили в контратаку. Вернулись обратно. Маскхалат с него сняли, а под маскхалатом шуба лисья. Мы эту шубу сняли. Гляжу - на руке у него часы "Павел Буре". Часов ни у кого тогда не было. Отнес я часы комбату. Меня комбат матом:
- Ты зачем принес?! Сейчас особый отдел нагрянет, начнет тебя таскать. А в разведку кто будет ходить? Забирай все это!
- Шубу-то уже резать начали. - Говорю я.
- Зачем?
- Солдаты чулки теплые шьют.
- Ну, пусть шьют.
А часы эти подарил снайперу. Он их привез домой, но в Кеми НКВД их отобрало. Запрещено было пользоваться. Например, у финнов были отличные компаса на спирту. У нас компас поставишь - стрелка крутится. А у их компаса стрелка как встала - так и стоит. Ночь наступает - компас освещен, а у нашего - только на конце стрелки светящаяся точка. У финнов были лодочки, куда можно было поставить пулемет, положить боеприпасы или раненого. Легкая, внизу тонкий металл подбит. Она по снегу как по воде скользила! От лодочки шли две лямки - одна длиннее, другая короче, так двое тащат. А у нас лодочек не было. Ранят человека в разведке (были у меня такие случаи), как его 20-30 километров по бездорожью на руках нести?! Невозможно! Пройдем сто метров - все еле дышат. Делали, конечно, что-то типа носилок. Но попробуй его понести! Финские лодочки захватывали - не разрешали использовать. Сами потом стали из ящиков делать, но у нас она была треугольная с бортами по бокам.
«– У финнов были кукушки?
Кукушки были. Не верьте, когда говорят, будто их не было - это все равно, что сказать, что мы были с автоматами. Я лично снимал кукушку на 600 метров. Врут они, что это разведчики были, а не снайпера. Бедой они для нас были. У нас тоже были снайпера…
«–- У вас были минометы?
Минометов у нас не было. В стрелковом полку я видел только 50 мм. Он в лесу бесполезный был, я считаю.
Когда 12 марта наступило перемирие, поступил приказ огня не открывать с 12-ти часов. Только в случае нападения финнов. Замкомбата Вознесенского отправили на переговоры. Во что его одеть - все изношенное, порванное, обгоревшее! Одевали его всем батальоном. Еле-еле его одели поприличнее. Всего было три встречи, на второй я присутствовал. Оружие на переговоры не брали, но под мышкой наган был. Нас было три человека, и навстречу шли трое финнов. Шли с белыми флажками. Один из финнов что-то держал двумя руками. Страшно. Встали. Дистанция была между нами - 5 метров. Через переводчика стали общаться. Наши объявили, что мир заключен, война закончилась, радость большая - мы победили. Что больше не должно быть провокаций и выстрелов. Мы будем играть на гармони, петь песни, жечь костры. Они тоже повторили, что наше правительство заключило перемирие, что провокаций не должно быть. Под конец говорят: "Мы вас просим отведать нашего угощения". Снимают с подноса, что держал один из них что-то типа накидки, и мы видим, что там лежит нарезанная рыба, мясо, кажется, огурчики и фляга, в которой оказалась настойка на ягодах. Я не пил, а рюмку выпил Вознесенский вместе с финнами. На первой и третьей встрече я не был, но знаю, что там они обменивались рюкзаками. Мы им положили консервы, галеты "Военный поход", водку. Когда мы уходили, нам было приказано взорвать всю оборону и засыпать траншеи. Финнам было приказано отойти от дороги на 100 метров. Мы пели песни, играли на гармошке. Они играли на губных гармошках. Видел я, что и руками нам махали, и кулаками грозили, ну и мы им отвечали соответственно. Потому, как мы были в окружении, ничего за Финскую мне не дали. Только значок "Отличник РККА". Правда, он был очень ценным. Что я скажу о финской войне. В политическом плане - проигрыш, в военном - поражение. Финская война оставила тяжелый след. Горя мы навидались. Потери мы несли очень большие - ни в какое сравнение с их потерями. Убитые так и остались лежать на чужой земле».
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ КРАСНОАРМЕЙЦА 18 СТРЕЛКОВОЙ ДИВИЗИИ П.А.ОСВЕТИМСКОГО
«Кухня не работала, варить было нечего. Ходили с котелками туда, где раньше стояла кухня, тогда варили пшенку и перловку, а остатки вываливали в снег, вот эти остатки нас некоторое время спасали. Наберешь в котелок, поставишь на огонь, а потом ешь… Финны поставили репродукторы и агитировали сдаваться в плен. Из наших никто не поколебался и не послушался их обещаний».
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ НИКОЛАЯ КОНСТАНТИНОВИЧА ШИШКИНА АРТИЛЛЕРИСТА 613 СТРЕЛКОВОГО ПОЛКА 91 СТРЕЛКОВОЙ ДИВИЗИИ
«Со станции Дно… я попал на Выборгское направление. Бои шли очень тяжелые. Декабрь, снег по пояс. Правда, нас, сибиряков, подготовили и экипировали хорошо. Мы были одеты в полушубки, шапки-ушанки, варежки по локоть. Не могу сказать, что для нас 40-градусный мороз был нипочем, но мы его ощущали не так остро. Могли пролежать в снегу по несколько дней. Нас в Сибири к этому приучали, а еще приучали бегать по снегу. Взводный, спасибо ему, нас тренировал. Вывезем пушку на позицию, он подает команду: «Цель – пулемет, ориентир первый, левее 20, два снаряда – огонь» А потом кричит: «В укрытие». А это значит, что надо пробежать метров 100-200 по полуметровому снегу. Пробежишь и падаешь. Чуть отдышался, а уже команда: «Расчет, к орудию!» И опять бегом тем же путем до орудия. Вот так он нас и от мороза спасал, и обучал. На Карельском перешейке нам это очень помогло. Мы могли быстро открыть огонь, а потом пробежать, укрыться от артналета или минометного обстрела. Ведь за всю войну мы, может быть, только несколько раз с закрытых позиций стреляли, а так все время орудие на руках за пехотой перекатывали, все время на прямой наводке. Гряду возьмем, продвинемся на 100 метров, неделю на одном месте стоим, потом опять 100 метров – и опять остановка. Вот так «линию Маннергейма» прорывали. И хотя я считаю, что командование полка было грамотное, но пока до Выборга дошли, полк пополнялся не один раз.
«– Как вы считаете, в чем была причина больших потерь?
Командование недооценило противника. Думаю, солдат нельзя винить. Они выполняли ту задачу, которую им ставили. Оборона у финнов была грамотная, с бетонными ДОТами, «огневыми мешками» и, конечно, если на эту оборону идти без разведки, без подготовки, без надежного подавления огневых точек, как это было не раз, то потери будут большими и неоправданными. На нашем участке фронта были ДОТы-«миллионники», в которых было по два-три пулемета, а то и пушка. Для того чтобы таким сооружением овладеть, надо было выкатить чуть ли 203-мм гаубицу и вложить несколько снарядов в амбразуру или же подтащить почти тонну взрывчатки. Война была очень тяжелой, но не будь ее – в Отечественную нам пришлось бы еще хуже, чем было. Финская – это наука, которая далась большой кровью».
«– Вы понимали, за что воюете на Финской?
Воспитательная работа была и на Финской, и на Отечественной войне поставлена очень хорошо. Я считаю, что комиссары, а потом замполиты, работали здорово. Это люди, которые себя не щадили, с собой не считались. С солдатами разговаривали хорошо, обычно вели деловую беседу за жизнь, спрашивали, что пишут из дома, как кормят, а не пичкали агитками про «партию Ленина – Сталина». Я, например, не слышал, чтобы кричали «За Сталина!», больше было мата. Может быть, и было такое во взводе, в роте, что кто-то поднимет ребят: «За Родину! За Сталина!», Но, чтобы массово – нет.
Что касается нашей батареи, то в Финскую так сложились обстоятельства, что мы батарейным составом за все три месяца войны ни разу не собирались на политбеседы. Не было такой возможности – все мы со своими пушками находились в стрелковых батальонах».
«– В Финскую давали водку?
Все время. Утром в роте 100 человек, вечером – 20, а водки – полный бидон на всех. Пей, сколько хочешь. Но не брала – мороз. Земля была как сталь, блиндажей не выкопать. За убитым ляжешь, консервную банку ножом поковыряешь. Какая там водка?! Все три месяца в снегу. Вал из него сделаешь, в центр слой лапника настелешь, ляжешь и снегом укроешься. Если стояли где-то 2-3 ночи, то делали шалаши из хвойных веток. Днем разводили костер, а ночью нельзя – боялись самолетов».
«– Какие воспоминания остались у Вас о заключительном этапе войны?
Последние бои полк вел за Выборг… в ночь на 12-е, когда было уже известно, что завтра наступит перемирие, вся артиллерия вела огонь в сторону финнов. А там леса, полянки маленькие, так орудия стояли рядами в трех метрах друг от друга и всю ночь долбали финнов, не жалея снарядов. Орудия стояли рядами в трех метрах друг от друга и всю ночь долбали финнов, не жалея снарядов…».
Апрель 2015 года